250 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК ПАМЯТИ АКАДЕМИКА К. М. ФОН БЭРА Только что исполнилось столетие со дня выбора в члены-корреспонденты нашей Академии и пятидесятилетие со дня смерти одного из величайших естествоиспытателей, одного из самых замечательных людей прошлого, XIX, столетия и одного из создателей духовного уклада пашей Академии - академика Карла Максимовича Бэра. Через два года исполнится столетие со дня выбора его в академики. К этому дню Академия предполагает посвятить его памяти и выяснению его значения в истории мысли и истории нашей культуры особое заседание и особое издание [I]. Выставка, открываемая сегодня', организована той же Комиссией, которая должна по поручению Академии наук подготовить будущее юбилейное заседание; она имеет задачей уже теперь возбудить интерес к его памяти и к творчеству его личности [2]. Академия паук приступила загодя к работе над Бэром в полном сознании огромного значения знания хода истории идей, не только как одной из форм выяснения научной истины. Она не может оставлять без внимания то жизненное значение, которое имеет сейчас для нашей страны и для нашего народа выявление научной мысли и творческой, научной работы, проникавших их прошлые поколения, их былое. Это выявление, возможно полное и глубокое, широкий охват этим. знанием всего народа имеет первостепенное значение для народного самосознания. А осознанность народом своего бытия есть, может бытЬу самая большая сила, которая движет жизнь. II Мне кажется, что в этом отношении история нашего народа представляет удивительные черты, как будто в такой степени небывалые. Совершался и совершается огромный духовный рост, духовное творчество, певидные и не сознаваемые ни современниками, ни долгими поколениями спустя. С удивлением, как бы неожиданно для самого народа, они открываются ходом позднейшего исторического изучения. Первой открылась взорам мыслящего человечества - и осозналась. нашим народом - русская литература. Былины были открыты в этом смысле в конце XVIII столетия, частью в среде, близкой к нашей Академии; украинские думы - в начале прошлого века. Но великая нова> русская литература вскрылась в своем значении лишь на памяти живущих людей. Пушкин выявился тем, чем он был, через несколько поколений после своего рождения. Еще в 60-х годах один из крупнейших знатоков истории русской литературы - академик П. П. Пекарский, приступая к изучению истории литературы петровского времени, ставил вопрос - имеет ли русская литература вообще какое-нибудь мировое значение, или ее история не может изучаться в одинаковом масштабе с историей великих мировых литератур и имеет местный интерес, интерес исторически второстепенный 2. Он решал его именно в этом последнем ('МЫС-ПАМЯТИ АКАДЕМИКА К. М. ФОН БЭРА 251 -ле. Это было после Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Гоголя - в расцвет творческого выявления Толстого, Достоевского, Тургенева. Сейчас взгляд Пекарского, точно выражавшего народное самосознание того времени, кажется анахронизмом. В мире - не у нас - властителем дум, дум моло-.дых поколений, царит Достоевский; глубоко вошел в общечеловеческое миропонимание Толстой. Но мировое значение русской литературы не было сознано ее народом; оно не им было введено в другую духовную среду. Когда де Вогюэ обратил внимание Запада, в частности сперва французского [общества], на мировое значение русской литературы [З], когда началось ее вхождение в общее сознание - именно этот факт открыл гла- -за и тому народу, созданием которого она является. Он понял, что он создал. Еще более ярко это самое свойство проявляется в том еще не законченном движении, которое сейчас идет в нашем народном самосознании,- в понимании нашего творчества в живописи и зодчестве. Я не говорю о том, что творческая работа в этих областях, скажем в XVIII и в первой половине XIX в., открылась благодаря проникновенной научной работе наших современников, одним из вдохновителен которых был безвременно скончавшийся Н. Н. Врангель [4]. В этом проникновении в художественную старину выявилась перед нами совершенно почти забытая, во всяком случае совершенно неосознанная полоса огромного народного художественного творчества. В русской иконописи и в связанном с ней искусстве открылось явление, длившееся столетия (от XIII до .XVII в.),-расцвет великого художественного творчества, стоящий наряду с эпохами искусства, мировое значение которых всеми признано. Перед нашим удивленным взором открывается великое творчество того же порядка, как и русская литература XIX столетия,- совершенно забытое, восстанавливаемое и оживляющееся так же, как в эпоху Возрождения из земли возвращались в своих остатках античное зодчество и скульптура. Это древнее русское искусство, как сейчас ясно видно, могло возникнуть и существовать только при условии, что оно было связано в течение поколений глубочайшими нитями со всей жизнью нашего народа, с его высокими настроениями и исканиями правды. И совершенно ясно, что -его осознание есть сейчас факт крупнейшего значения в жизни нашего народа. Сейчас мне кажется, мы подходим к новому явлению того же характера. Начинает вырисовываться неосознанная новая сторона нашей вековой духовной работы - работы русского парода и русского государства в научном творчестве. Настала нора его выяснения. К этой работе зовет нас и та скромная выставка, которую мы сегодня открываем. Разве научная работа русского народа является малозаметным явлением в росте знания человечества? Разве русская мысль теряется в мировой работе? Или гений нашей страны и здесь, как и в художественном отражении нас окружающего, выявил новое, богатое, незаменимое, единственное. Восемьдесят семь лет тому назад Карл Максимович фон Бэр, память которого мы сейчас празднуем, оценивая деятельность крупного ученого, первого русского кругосветного мореплавателя, исследователя южных частей Тихого океана Ивана Федоровича Крузенштерна, поставил ее в историческую обстановку, которая нами обычно забывается [5J. Он видел в Крузенштерне живого человека, творящего всемирную историю, как он говорил, т. е. человека, работа которого выходит в своем 252 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК значении за пределы одной страны и одного парода. И он говорил, что Крузенштерн явился здесь прямым продолжателем и теснейшим образом связан с той вековой работой, которую совершили русские землепроходцы открытием Северной Азии, северных морей и пролива, отделяющего. Евразию от Америки. Несомненно, эта работа старых веков, XV-XVII, была по своим научным последствиям столь же высокой важности научным достижением, как то раскрытие карты мира, какое совершено было моряками Запада XVI-XVIII столетий. Но в научных достижениях основным является творчество отдельной личности. Какое место здесь должна иметь наша страна? Лучшим ответом может служить личность того человека, которого мы сегодня вспоминаем. Кто такой был Бэр? Какое место принадлежит ему в истории научной мысли? Наряду с кем он может и должен быть поставлен? Достаточно назвать эти имена, имена равных ему биологов его столетия, это - Ламарк, Кювье, Дарвин, и имена более старых: Аристотель,. Гарвей, Реди. Сознавал ли Петербург того времени, в котором он провел более [тридцати] лет жизни, кто жил и работал в его среде? Сознаем ли мы это теперь? III Академия наук тогда это понимала. Три человека сейчас выдвигаются из прошлого, из блестящей плеяды творческих умов, проходивших через нее в течение двухсот лет,- Михаил Васильевич Ломоносов, Леонард Эйлер и Карл Максимович фон Бэр. Они наложили неизгладимую печать на всю ее историю. Все трое были одарены и исключительной работоспособностью, и твердым сознанием жизни как долга, и великим творческим умом. Эйлер был современником Ломоносова. Бэр застал в Академии живую традицию Эйлера; семья Эйлера восемьдесят семь лет бессменно - три поколения подряд - руководила всей научной работой Академии; она создавала и поддерживала вековую традицию, которой мы живем. Бэр не только застал правнука Эйлера Павла Николаевича Фусса непременным секретарем, но он провел с ним большую часть своей академической жизни. Примат научной работы перед всем, неуклонная и непрестанная творческая научная работа, искание истины как цель жизни и цель Академии, высокое понимание обязанностей ученого, с одной стороны, и, с другой - работа на пользу России и русского народа как в распространении знаний, так и в приложениях науки к жизни - это был завет и Ломоносова, и Эйлера, и Бэра. Бэр вошел в среду Академии в знаменательный период ее истории. Она вступала под влиянием президента Сергея Семеновича Уварова и особенно непременного секретаря Павла Николаевича Фусса в период расцвета. Она быстро обновлялась в своем составе, и ее значение также-быстро поднималось. В ее среду вошел ряд новых академиков, выбранных правильно, как говорят, удачно,- выбранных вполне сознательно, людей, полных энергии, творческой мысли, понимания долга и серьезности жизни. Академия старалась их в себя вбирать. Она употребила все усилия,, чтобы привлечь к себе и удержать у себя и у России Бэра. ПАМЯТИ АКАДЕМИКА К. М. ФОН БЭРА 253 Бэр был коренным образом связан с Россией, с Эстляндией. Его семья в течение столетий срослась с этим краем, медленно, поколениями поднимаясь из бюргерских низов Ганзы в его дворянский, господствующий класс. Но Карл Эрнест фон Бэр, профессор в Кенигсберге в Пруссии, казалось, навсегда ушел из своей страны. Великой заслугой Академии и первым делом П. Н. Фусса было его привлечение; оно удалось не сразу. Почти сорок лет жизни, непрерывной работы и творчества отдал он Академии [б]. Он работал в среде конгениальной. В ней в его время Герман Иванович Гесс открывал законы термохимии; Эмилий Христпано-вич Ленц, один и вместе с Борисом Семеновичем Якоби, выявлял законы электромагнетизма, сам Якоби открыл гальванопластику. При нем первый Струве, Василий Яковлевич, создавал Пулково и производил свои бессмертные работы по астрономии; Адольф Яковлевич Купфер организовывал магнитные и метеорологические наблюдения но всей России; Паф-нутий Львович Чебышев творил новые отделы математики; Николай Николаевич Зинин работал в первых рядах творцов органической химии... Это отдельные имена из многих, но они дают понятие о размахе научного творчества. Оно шло с поразительным блеском в самых разнообразных областях знания. Академия паук в Петербурге 30-60-х годов стояла в первых рядах, на одном из самых первых мест в мировой научной организации по силе, глубине, размаху и интенсивности своих научных достижений. Но Академия всегда была теснейшим образом связана с жизнью. Академики принимали в это время живейшее участие в культурном строительстве страны, в создании научного преподавания, как высшего, так и среднего. Интересы школы, высшей и средней, в их среде играли огромную роль. Жизненная работа в этом направлении Гесса, Ленца, Михаила Васильевича Остроградского, Константина Ивановича Арсеньева, Петра Александровича Плетнева и особенно Н. И. Фусса нами еще не осознана. В той великой исторической неудаче, тяжелой по своим последствиям, которую пока терпит наш народ в области средней школы, этими людьми сделано больше для лучшего будущего, чем думают [7]. Николай Николаевич Зинин сумел создать небывалый в истории тип высшей школы в Медико-хирургической академии; его создание не устояло, но оставило глубокий след в истории русской культуры. Все эти вопросы глубоко волновали мысль тех замечательных людей, которые в это время собрались в Академии, и в среду этих интересов вошел сразу и играл в ней, как видно по указаниям современников, большую роль К. М. фон Бэр. Другой круг общественных интересов Академии был иного характера: это было изучение естественных производительных сил нашей страны. Здесь Бэр, как это легко убедиться, оказал огромное влияние. Достаточно вспомнить, что ему р разруху Крымской войны, когда так называемая <голландская> сельдь заколебалась в своем проникновении в наше страну, удалось ввести в народное потребление каспийскую селедку, научить ее приготовлять. Бэр этим на миллионы рублей увеличил национальное богатство. В этой области мы обязаны ему, правда косвенно, и другим, еще более важным по последствиям предприятием Академии - организацией сибирской экспедиции Александра Федоровича Мид-дендорфа. Миддендорф был сам одним из крупнейших натуралистов сво- 254 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК его времени, человек широкого ума с государственным охватом. Мы все знаем, какое значение имеют до сих пор его работы; большое будущее ожидает еще впереди многие его недоконченные начинания. Его экспедиция привела к включению в Россию Амурского края. Она была организована при живейшем участии и огромном напряжении воли и мысли Карла Максимовича Бэра [8]. IV Академия вошла в связь с Бэром сто лет тому назад и независимо от избрания его в члены-корреспонденты. Сто лет тому назад он сделал великое открытие, завершившее многовековую работу естествоиспытателей,- он открыл яйцо млекопитающих, сперва на собаке. Эту свою работу он посвятил нашей Академии наук, не будучи еще ее членом3. Его главная основная заслуга - создание нового отдела знания - эмбриологии позвоночных животных. Другой наш знаменитый сочлен, один из его заместителей - Александр Онуфриевич Ковалевский довершил эту работу созданием эмбриологии беспозвоночных [9]. Конечно, натуралист не творит новый отдел науки из своего разума. Он не может даже творить только из своих исследований. Но он, охватывая свой и чужой эмпирический материал, накладывает на него печать своего гения: под его дуновением бесформенный материал превращается в стройную систему и разрозненные факты оказываются частью единого, неслучайного целого - научная работа поколений идет в указанных рамках. Это сделал Бэр в своей неоконченной основной работе <О развитии животных>, вышедшей на немецком языке в 1828-1837 гг.; последняя, посмертная часть вышла лишь в конце прошлого столетия 4. Здесь заложены прочные пути эмбриологии, всего понимания строения многочисленных организмов, в том числе и человека, и в этих путях наука идет посейчас неуклонно. Через тридцать лет после этой работы Бэр опубликовал - сперва в <Астраханских губернских ведомостях>, так как мысль явилась ему во время его работ в Каспийском море - другое обобщение, так называемый закон Бэра - объяснение характера берегов рек вращением Земли. Простая идея, связывающая геологические и географические явления с общими свойствами планеты, имела огромные последствия и была более важной, чем думал сам Бэр 5. Два столь разнородных обобщения характерны для его личности. Они не случайны. Они связаны с работой того типа великих естествоиспытателей, какими являлись и Дарвин, и Кювье, и Ламарк, и Гарвей, и Реди, и Аристотель. У всех них найдем такие, кажущиеся нам случайными, разносторонние обобщения и искания. Они связаны с тем поразительно глубоким чувством единства Природы, единства Космоса, которое проникало всю их личность. Закон Бэра, открытие яйца млекопитающего, законов развития животных для Бэра были проявлением одной Природы, разными формами единого. Бэр имел свое, ни с кем из современников не сходящееся представление о Природе, о сущем. Он был проникнут до конца глубоким сознанием ее единства и ее значения. Он глубже, чем кто-нибудь до него и, может быть, после него, понимал, понимал всем существом своим, связь всего, и в частности то, что сейчас выявляется нам в геохимии,- связь живого РАБОТЫ ПО ИСТОРИИ ЗНАНИЙ 255- с окружающей косной материей. У Бэра мы должны искать наиболее глубокие проявления тех идей естествознания, которые связаны с идеей <гармонии природы>, как тогда говорили, <порядка природы>, как мы теперь говорим. Благодаря этому своеобразию и глубине мысли и сознания целого работы Бэра не устарели. Его речи, написанные блестящим и своеобразным немецким - родным ему - языком, читаются сейчас с неослабным интересом и дают каждому больше, чем множество новых работ и исследований. В них много найдет неожиданного каждый, кто к ним обратится. В своих обобщениях, многие из которых имеют большой философский интерес, Бэр остается всегда естествоиспытателем и ученым. В этом, мне кажется, как раз и заключается их философская значимость. Человек широчайшего образования, огромной честности в научной работе, мысль которого останется живой столетия, как мысль великих натуралистов - Аристотеля, Гарвея или Реди, Бэр был человеком цельного мировоззрения, и ничто человеческое ему не было чуждо. Он глубоко интересовался философией. Он всю жизнь проникал в область веры, ею был охвачен. Здесь его личность чрезвычайно интересна. Он жил в эту эпоху как древний пантеист, так как он не был христианином. В Петербурге николаевского времени жил великий естествоиспытатель и великий мудрец. Это исторический факт огромного значения в создании нашей культуры, хотя не многие современники это сознавали. Это начинают понимать потомки [10]. ПРИМЕЧАНИЯ ' Здесь и далее речь идет о выставке, посвященной К. М. Бэру, которая была открыта в Академии наук 2 января 1927 1.- Ред. 2 [См.: П. П. Пекарский. Материалы для истории русской литературы. СПб., 1858; Его же. Наука и литература [в России] при Петре Великом. СПб., 1862.- Ред.]. 3 [К. М. Baer. De ovi mammalium et hominis genesi. Epistolam ad Acade-miam Imperialem Scientiarum Petro-politanam. Lipsiae, 1827.- Ред.]. 4 К. М. Baer. Uber Entwickelungsge- schichte der Thiere. Beobachtung umT Reflexion. Konigsberg, 1828-1833, [2 TL]. [См. также издание на русском языке; Я. М. Бэр. История развития животных. Наблюдения и размышления. Классики науки. Л. 1950-1953, т. l-ll.-Ред.]. См. статью Я". М. Бэра <Почему у наших рек, текущих на север или на юг, правый берег высок, а левый низмен> (Морской сборник. СПб., 1857, т. XXVII, [© I], с. 110-126; [1858, т. XXXV, Дополнение.- Ред.}). 1927